«Казанова Стендаль, Толстой, — писал С. Цвейг, знакомя читателей с этой книгой, — я знаю, сопоставление этих трех имен звучит скорее неожиданно, чем убедительно, и трудно себе представить плоскость, где беспутный, аморальный жулик Казанова встречается с таким героическим поборником нравственности и совершенным изобразителем, как Толстой. В действительности же эти три имени символизируют три ступени - одну выше другой... в пределах одной и той же творческой функции: самоизображения».